Огурцов А.Ю. О трёхсотлетнем споре


О трёхсотлетнем споре

(Данная публикация представляет собой выдержку из научно-популярного очерка по истории Кузнецка

и его военного гарнизона. В силу своего жанра, текст освобожден от научного аппарата.)

В середине лета из глубины азиатских степей в континентальную Сибирь вторгаются горячие воздушные массы и Кузнецкая котловина надолго погружается в сонное царство утомительного палящего зноя. С рассвета небесный свод медленно плавится под жаркими лучами солнца; фарватер реки стремительно мелеет; галечные острова обнажаются повсюду, и русло прежде единой стремительной реки раскалывается на множество рукавов. Только у правого берега в некоторых местах течение на время успокаивается в черных глубоких протоках, чтобы потом снова соединиться с основным руслом реки.

Напротив старожильческого сибирского села Ильинского, расположенного на крутом берегу и оттого имеющего старое название Красный Яр, мелководные потоки речной воды окончательно запутываются в перекатах между островами. Здесь находился знаменитый брод через реку Томь.

После приостановки весенней навигации до осени из-за обмеления реки Ильинский брод оставался единственным средством переправы на правый берег через широкую водную преграду. Отсюда дорога тянулась дальше вдоль низкого речного берега и, не доходя до излучины Томи, напротив нынешнего устья реки Абы, дорога постепенно поднималась в гору, а затем круто спускалась к городу Кузнецку. С горы открывался чудесный вид на зеленую речную долину на противоположном берегу Томи.

На обширном пойменном пространстве от горы, известной под именем Соколуха, до основного русла реки Томи замысловато петляли крупные ее притоки – реки Кондома и Аба. Прорываясь к Томи через разные русла в давние времена, они образовали в пойме протоки и старичные озера. Одна из проток – Старая Кондома тянулась параллельно руслу Томи от современного устья реки Кондомы до современного устья Абы вдоль теперешней объездной дороги по ул. Запорожской. Аба же когда-то очень давно, судя по рельефу, впадала в реку Томь возле старинной русской деревни Митино, от которой, впрочем, ныне осталось только несколько дворов. В XVII в. в устье Абы стояли Керецкие юрты кузнецких татар – аборигенов Кузнецкого края. Извилистое русло реки Абы заметно спрямили от Рабочего поселка до самого устья, чтобы река не мешала строить металлургический завод и новый город.

На месте Сада металлургов, кинотеатра «Коммунар» и горбольницы № 1 прежде находилось топкое болото под красноречивым названием Моховое. В него впадало семь мелководных ручейков и речек, сбегавших с окрестных гор. Здесь на высоких берегах Абы в разное время появляются русские старожильческие деревни – Араличева (Черноусова), Бунгурская, Монастырская, Бессонова. Весеннее половодье регулярно топило всю пойму окрест на многие версты, пока в 1958 г. после особенно сильного наводнения не появилась защитная дамба. Сейчас на месте болот и старичных озер выросли жилые кварталы Центрального района г. Новокузнецка, а деревни давно исчезли, уступив место новому городу с его каменными домами и асфальтированными дорогами.

Оба берега Томи много лет назад надежно связали автомобильные и железнодорожные мосты. Но от основания Кузнецкого острога и практически до строительства КМ К только Ильинский брод, а позже паром напротив Топольников служили единственным средством коммуникации Кузнецка с внешним миром, начинающимся сразу за рекой на левом берегу реки.

Размышляя о событиях 1620 г., воображение упрямо рисует картину летнего зноя и потных людей в расстегнутых кафтанах и нательных рубахах, возбужденно галдящих, собравшихся в круг, наблюдающих, как четверо дюжих мужиков увлеченно бьют пятого, целясь попасть ему в ухо и в глаз. Сбив его с ног, они выворачивают ему карманы, и достав оттуда бумагу, начинают радостно рвать ее, посыпая клочками бумаги пыльную дорогу, истоптанную острыми каблуками тяжелых кованых сапог. Сцены мятежа и драки служилых людей с воеводой в Кузнецком остроге реконструируются на основании единственного подробного письменного документа – отписки кузнецкого воеводы Тимофея Боборыкина томскому воеводе Федору Боборыкину – родному дяде кузнецкого воеводы, датированной не позднее 1 июня 1620 г. В отписке он жалуется родственнику, кстати, высшему командиру всех томских служилых людей, находящихся временно на период годовой службы в оперативном подчинении племянника, на подчиненных солдат, отказывающихся выполнять прямой приказ военной и гражданской администрации в одном лице – каковой в те времена являлась администрация сибирских городов и острогов.

Впрочем, пока не вполне ясно, чей именно приказ о переносе Кузнецкого острога на противоположный берег реки Томи отказались выполнять казаки. Информацию Тимофея Боборыкина о недовольстве служилых людей и о некоторых деталях их возмущения косвенно подтверждает томский сын боярский Бажен Карташев, который летом 1620 г. привел в Кузнецкий острог из Томска 8 человек служилых людей для помощи кузнецким годовальщикам «острог ставить». Вместе с ним в Кузнецкий острог пришел татарский голова Осип Кокорев – оба вместе с Карташевым участники строительства острога в 1618 г.

Почти весь корпус письменных источников, известных историкам на сегодняшний день, скорее создает зыбкую почву для сомнений, чем реально помогает ответить на сакральный вопрос: «На каком берегу реки Томи был основан Кузнецкий острог 1618 г.?» Относительно прилагательного «сакральный» у меня всякий раз возникает сомнение. В самом деле, какая разница для историографии и для массового исторического сознания, где поставили острог – на правом или на левом берегу реки? Ничего «сакрального», то бишь святого, а равно принципиального в данном вопросе не усматривается. Да только триста лет не дает покоя вышеупомянутый вопрос специалистам – историкам, археологам и краеведам, провоцируя между ними ожесточенную дискуссию, и конца спору не видно.

Может быть, каждый из них лелеет в душе тайную надежду установить абсолютную истину, окончательно разрешив трехвековой спор в пользу одной из двух основных историографических версий?

Первая версия зародилась в XVIII в. Ее автором следует признать знаменитого историка Герарда Фредерика Миллера – русского академика, члена первой Камчатской экспедиции, которую возглавил командор Витус Беринг. Впрочем, командор командовал морским отрядом, имевшим целью найти проливы между материком Евразия, Америкой и Японией. А на суше экспедицией фактически руководил вышеупомянутый уроженец Германии и библиотекарь по образованию Герард Миллер. Он добровольно поступил на русскую службу и по собственной воле записался в сибирскую экспедицию, мечтая прославиться и сделать академическую карьеру. Десять лет провел ученый немец на русской службе в разъездах по Сибири, собирая материалы об истории, археологии, этнографии, географии, геологии Азиатской России. В 1750 г. он опубликовал классический труд «История Сибири» с бесценными приложениями, содержащими копии архивных документов, найденные им в разные годы в сибирских городовых архивах и аккуратно переписанные по его указанию местными чиновниками и служилыми людьми. Извлеченные из архивов документы содержат самые ранние письменные известия о Кузнецке. Для специалистов они до сих пор остаются самым популярным типом исторических источников – базой, на которой историки строят свои доказательства.

В 1734 г. будущий академик Миллер добрался до города Кузнецка, которому к тому моменту исполнилось 116 лет – возраст солидный для сибирского города. За пять лет до его приезда в город в марте 1729 г. здесь приключился очередной крупный пожар, уничтоживший многие ранние оригинальные документы по кузнецкой истории. Периодические пожары в сибирских городах и острогах не редкость. Нам известна дата первого крупного пожара, случившегося в Кузнецком остроге – 1624 г. Из Кузнецка Миллер двинулся в Томск. В первый приезд туда подьячие томской воеводской канцелярии категорически отказались копировать старинные документы по его просьбе, ссылаясь на сырость и на мышей, которых развелось множество в подвале в «каменных палатах», где хранился старинный архив. В другой свой приезд сюда же в Томск в 1740 г. Миллеру, однако, удалось мобилизовать местных служилых людей, чтобы те по его «пометкам» скопировали для него важнейшие документы. В первой научной работе, посвященной историко-географическому описанию Кузнецкого уезда, написанной до второго посещения Томска и до копирования документов, Миллер поначалу вынужденно опирается на текст Ремезовской летописи, раздобытой в Тобольске с большим трудом, где возникновение первого Кузнецкого острога датируется 1617 г., а местоположение фиксируется на устье речки Бряза напротив устья реки Кондома. Брязой до XIX в. называлась речка Казачья Грязь, протекающая на Форштадте, имеющая устье примерно в конце современной улицы Достоевского.

В данном случае анонимный составитель знаменитой сибирской летописи, возможно, опирается на прямую устную информацию, полученную от служилых людей старых сибирских городов Туринска, Тюмени и Томска, принимавших личное участие в экспедиции в 1618 г. Подобная информация на сегодняшний день остается самой ясной, не требующей комментариев.

Позже в фундаментальной «Истории Сибири» Миллер несколько видоизменил содержание первоначальной версии. По его словам, Кузнецкий острог, начиная с 1618 г., всегда оставался на первоначальном месте под горой «у самой воды» на правом (восточном) берегу реки Томи (без указания на местоположение в устье речки Бряза). Именно там, где он и застал Кузнецк в свою бытность здесь в 1734 г. Иначе говоря, по его мнению, Кузнецкий острог никогда и никуда не переносился. Первоначальное место, о котором толкует ученый немец, локализуется в районе каменного Спасо-Преображенского собора, расположенного по левую руку при въезде с моста через Томь в Кузнецкий район.

Каменный собор, заложенный в конце XVIII в. ближе к южной стене острога, должен был заменить одноименную деревянную церковь, прилично обветшавшую к тому времени, которая вдобавок сильно пострадала от пожаров. Ветхую деревянную церковь, прежде находившуюся внутри Кузнецкого острога, начиная с 1621 г., вскоре разбирают на дрова. Сейчас место, где находится фундамент деревянной церкви, возможно, частично скрыто под асфальтом улицы Водопадной, ведущей на крепостную гору мимо дома «купца Фонарева».

Миллер именует «острогом» ту часть укрепления, которую по старой русской традиции ранее часто именовали «кремль», разделяя новую крепость («цитадель»), построенную на Становой горе в 1717 г., и собственно «острог» (или кремль) под горой. Во времена Миллера старинный русский термин «кремль» давно превратился в архаизм. Подобные укрепления в центре сибирских городов достались городам в наследство от XVI-XVII вв. Когда-то русские и сибирские города огораживали оборонительными деревянными стенами разной конструкции (отчего и произошло слово «город»). В сибирских документах XVII-XVIII в. старинные русские фортификационные термины типа «кремль» или «детинец» полностью исчезают. Их вытесняют термины «внутренний и внешний город». Дело в том, что по мере роста численности населения городов и острогов периодически возникала насущная необходимость огораживания новых жилых кварталов в целях обороны от нападения неприятелей. Так появлялись новые участки оборонительной ограды. Защищенные участки между «внутренним городом» и новой оградой назывались «внешним городом».

Итак, Миллер зафиксировал местоположение «острога», или «кремля», или, выражаясь языком XVIII в., «внутреннего города» на средней террасе Томи, называемой кузнецкими старожилами Нагорьем. Естественным образом, он предполагает, что с 1618 г. положение острога не менялось. Любые письменные или иные доказательства в пользу версии Миллера, как ни странно, отсутствуют. Единственным подтверждением служит личное свидетельство историка и его безупречная научная репутация. Существуют и более ранние объективные свидетельства о местоположении острога, там, где его нашел Миллер.

Не стану далеко ходить – сошлюсь на копию с оригинального чертежа Кузнецкого острога, принадлежащую перу талантливого иконописца, тобольского сына боярского Семена Ремезова. Датирование оригинала чертежа «града Кузнецкого» производилось мною много лет назад в специальной работе. Оказывается, что оригинальный чертеж был создан, скорее всего, между 1668 и 1675 гг., а затем чертеж скопировали Ремезов и его сыновья для своей «Чертежной книги Сибири». Но ни Ремезов, ни Миллер, естественно, лично не принимали участия в строительстве острога 1618 г.

Следовательно, требуется недвусмысленное фактическое (документальное или иное) подтверждение (кроме личных впечатлений поздних наблюдателей) версии о правобережном местоположении острога, и Миллер, безусловно, отлично понимал бездоказательность своей версии. Его лично весьма смущали письменные документы из архива Томской воеводской канцелярии, извлеченные на свет переписчиками в 1740 г.

Дословно процитируем сомнения историка: «Одного обстоятельства, касающегося до первого строения города Кузнецка, не могу я с прочим согласить. А именно, по двум отпискам велено было острог в 7128 (1620 г.). перенесть на другую сторону реки, в чем тамошние казаки своим ослушанъем учинили препятствие. Для сего намерения посланы были из Томска Тимофей Боборыкин да Осип Аничков с наказом, чтоб им острог построить вновь, которое строение ими того же году в действо и произведено. Потому разве построенный в 7126 (1618 г.) острог стоял на западной (левой – А.О.) стороне реки Томи? Или надлежало оной перенесть с восточного берегу на западной (с правого на левый – Л.О.)? Или надлежит сие толковать так, чтоб вместо старого острогу на том же месте построить новой? Или здесь говорится о другом каком месте, где еще прежде 7126 г. стоял русский острог, и может быть, не о городке ли Ивана Пущина? Наконец, подлинно ли перенесен острог или только на прежнем месте оной вновь построен? На сии вопросы, за недостатком довольных в приобщенных здесь архивных делах известий, ответствовать не можно. В бытность мою в Кузнецке я ни от кого не слыхал, чтоб город сперва построен был на другом месте, а не на том, где ныне находится».

Итак, в подтверждение собственной версии он вынужденно ссылается на отсутствие известий о переносе острога среди некоторых кузнечан, с которыми он беседовал об истории города. Однако не известно – опрашивал ли он массово старожилов Кузнецкого уезда или имел отдельные беседы с некоторыми жителями города Кузнецка. Скорее не опрашивал, чем опрашивал, ибо в первый и единственный приезд в Кузнецк Миллер не имел никаких документов, провоцирующих вопросы, которые он позже сам логично сформулировал. Собственно, и смысл в сомнениях попросту отсутствовал. Отсюда следует, что сам автор, получив доступ к новым источникам, в известном смысле ставит под сомнение собственную первоначальную версию. Миллер осознает важную вещь – правильные ответы на логичные вопросы получить невозможно, до тех пор, пока не обнаружатся новые документальные свидетельства – в первую очередь письменные источники, а может быть, и иные типы источников, недоступные для него в тот период.

В среде старожилов Кузнецкого уезда вопреки мнению Миллера давно зародилась и долго сохранялась иная версия о первоначальном местоположении Кузнецкого острога. Народная версия упорно помещает первый острог в другом месте, не совпадающем с местоположением города Кузнецка. Народную версию впервые публично озвучил в записках о путешествии по Сибири русский профессор немецкого происхождения Иван Фальк, лично побывавший в Кузнецке в 1771 г. Труд Фалька долгое время оставался неизвестным для широкой публики, пока в середине XIX столетия описания его путешествий не издали по личному распоряжению императора Николая I и они стали доступны читателям, например, Ивану Конюхову – автору «Памятной записки о городе Кузнецке». Ссылаясь на некие «изусные предания», Иван Конюхов – местный купец, родом из старинной кузнецкой старожильческой и казачьей фамилии, в сущности, принимает версию Фалька о расположении «первоначального» острога на левом берегу Томи в устье Кондомы. Конюхов наверняка знал о версии Миллера, ибо цитирует сочинение Иоганна Фишера, которого Миллер когда-то справедливо уличил в плагиате своей «Истории Сибири». Он знал правобережную версию, но сознательно не принял ее. Народная версия среди кузнецких старожилов об укреплениях на левом берегу Томи продолжала бытовать до XX в., чему имеются подтверждения в архиве Новокузнецкого краеведческого музея.

Информаторы из народа упоминают село Букино и Красную горку, расположенную над мостом через реку Кондому неподалеку от Абагурской аглофабрики. Строительные работы в 1917 г., связанные с прокладкой железной дороги на Тельбес, и позже работы, связанные со строительством моста через реку, безусловно, могли наложить отпечаток на рассказы местных жителей. В районе Красной Горки тогда находился склад взрывчатки, окруженный земляной оградой, напоминающей по виду укрепление. Здесь также хранили взрывчатку для подрыва весеннего льда на реке, чтобы избежать заторов и не подвергать опасности новый мост. В архиве Новокузнецкого краеведческого музея имеются воспоминания Р.Т. Тагаева, прибывшего в Сибирь с переселенческой волной из Мордовии в конце XIX в. Он прекрасно знал о существовании «аммоналки» и не мог спутать ее ни с чем иным. Тагаев сознательно всю жизнь активно интересовался историей Кузнецкого края и, пользуясь случаем, часто расспрашивал кузнецких старожилов о необычных явлениях или событиях. Именно он, ссылаясь на мнение старожилов, впервые четко указал название «Букино» как место, где находился первый Кузнецкий острог.

Известно что народное историческое сознание весьма консервативно. Оно способно хранить память о важнейших событиях прошлого многие века, правда, часто в несколько иной форме, чем письменные источники в архивах. Лично мне доводилось не раз слышать от потомков кузнецких старожилов в разных деревнях смутные рассказы о военных столкновениях с врагами, об оборонительной ограде вокруг деревень, о корчевании леса, об устройстве первых пашен в окрестностях Кузнецка, не говоря о свежих, по историческим меркам, рассказах о жестоких насилиях красных партизан над местным населением в период гражданской воины. Важно уметь расшифровывать народные легенды.

Отрицая наличие Кузнецкого острога на левом берегу Томи, объективный историк кроме подробного анализа письменных документов или иных источников (например, археологических) обязан объяснить мотивы и причины устойчивости народной версии, что не менее перспективно с точки зрения поиска истины, чем неоднократный пересказ известных документов, открытых Миллером 300 лет назад. С тех пор корпус источников существенно не изменился. Наивно подозревать, что кто-то из историков окажется менее внимательным, чем оппонент, и проморгает важный факт в документах.

Легендарный местный археолог Ю.В. Ширин – соавтор новейшей статьи о местоположении первого Кузнецкого острога – устно выдвинул фантастическое предположение о том, что слухи о расположении острога на левом берегу спровоцировал Миллер своими расспросами среди местного населения. Однако во-первых, Миллер не сообщает прямо ничего о подобных расспросах, а во-вторых, будучи в Кузнецке, Миллер поначалу вообще не сомневается ни в чем, а потому и расспрашивать ему было не о чем. Таким образом, совершенно маловероятно, что Миллеру удалось внедрить в массовое историческое сознание версию, о которой он совершенно не имел представления на момент приезда в Кузнецк.

Конечно часто народные рассказы сильно искажают историческую действительность, но причины появления любой легенды, как правило, имеют основания. Надо лишь докопаться до основания этих неизвестных причин. Вспоминаю как в 1987 г. впервые после многолетнего перерыва в изучении археологических древностей силами местных специалистов мы с легендарным Юрой Шириным впервые организовали систематические археологические раскопки у села Куртуково. До революции здесь, за ручьем Каргызаковым, на высокой террасе жили богатые шорцы, промышлявшие мытьем золота где-то в округе. Кстати, на этом месте сохранились каменные фундаменты их богатых домов. Жители села Куртуково увидели, как мы зачем-то старательно роем землю наверху над ручьем. За несколько лет среди местных жителей сформировалась красивая легенда

Вернувшись через много лет, мы услышали от жителей деревни потрясающую историю о потомках богатых шорцев, которые тайно возвращаются сюда и ищут клады с золотом на месте, где мы когда-то изучали памятник позднеирменской археологической культуры. Забавная история – не правда ли. Обе историографические версии – назовем их «версией Миллера» и «народной версией» – имеют сильные и слабые стороны. Самой сильной стороной версии Миллера, конечно, можно признать установленный исторический факт местоположения Кузнецкого острога после 1620 г. на правой стороне Томи.

Данный факт относится к разряду банальных истин вроде той, что, например, битва при Бородино случилась 26 августа 1812 г. Такие исторические истины, верные по сути, никакой полезной информации не несут. Слабой же стороной первой версии остается факт наличия двусмысленных письменных документов, свидетельствующих о намерении властей перенести острог и бытование устойчивой противоположной народной версии.

Итак, с одной стороны, первая версия имеет истинный, но банальный характер. Причем ее банальность заключается в том, что правда о существовании острога на правом берегу после 1620 г. абсолютно истинна, но к вопросу о местоположении острога до того момента такая истина не имеет никакого отношения.

С другой стороны, местоположение острога 1618 г. на правом берегу принципиально не подтверждается с помощью письменных исторических источников. За исключением Ремезовской летописи. Однако летописец и его информаторы помещают острог не на средней террасе, именуемой «Нагорье», а на нижней террасе – «Подгорье», выражаясь языком кузнецких старожилов. Встает закономерный вопрос: «Насколько следует доверять тексту Ремезовской летописи»? Сильной стороной народной версии остается информационная новизна и поразительная живучесть. Но и эта версия не подтверждается прямо письменными источниками. Ни одну из вышеуказанных версий нельзя признать истинной или фактически установленной.

Ограниченность доступных письменных источников показалась лично мне бесспорной много лет назад. Со стороны покажется нескромным следующее заявление, но факт остается фактом – археологический культурный слой Кузнецкого острога превратился в объект научных исследований главным образом по моей вине.

Ю.В. Ширин в статье с историком В.Н. Добжанским слегка исказили содержание и хронологию данного важного момента. Возможно, Юру Ширина подвела память или он потерял полевой дневник. Последнее маловероятно и следует расценивать как шутку. Я утверждаю, что в 1986 г. реставраторы не работали на соборе, а потому никакой керамики XVII в. не могло быть найдено в их шурфах вокруг собора. Мы оба (автор и Ю.В. Ширин) нашли керамику XVII в. под собором весной следующего, 1987 г., когда реставраторы действительно получают заказ на выполнение исследовательских работ. Тогда же они выкапывают трактором несколько шурфов вдоль юго-восточной стены собора. Мы оба к тому времени уже определенно знали о том, что вокруг собора находится археологический культурный слой Кузнецкого острога.

Летом 1986 г., изучая подробно содержание архива Новокузнецкого краеведческого музея, я с удивлением обнаружил – никто до сих пор точно не локализовал местоположение Кузнецкого острога. Местные краеведы традиционно принимали за следы острога остатки земляных укреплений в районе бывшей Солдатской слободки (за пивзаводом в Кузнецком районе).

С первого взгляда на «синьку» – копию карты 30-х гг. XX в., которую показал мне мой коллега Юра Ширин, тогда совсем еще молодой человек, но имеющий интеллигентную бородку, придающую ему вид матерого археолога, мне немедленно становится понятной ошибка краеведов. В тот период я специализировался на изучении военной истории Сибири в целом и истории сибирских крепостей в частности. Позже мне довелось защитить диссертацию о русском военно-инженерном искусстве за Уралом в XVIII в. Следовательно, рассуждал я, следы острога логично искать в районе Спасо-Преображенского собора, изображенного на ранней сибирской карте Ремезова. Проверить собственное предположение можно было единственным способом – с помощью лопаты.

Осенним дождливым днем 1986 г. я оказался один возле заброшенных руин старого собора. Кромка террасы, примыкающая к железнодорожному полотну, оказалась отсыпанной толстым слоем породы. Вокруг собора повсюду за долгие годы образовался толстый нарост из строительного мусора, который, как панцирь, мешал добраться до глубины почвенного слоя. На одном из участков по левую руку от соборной паперти верхний слой мусора содрали ножом бульдозера. Здесь работа пошла легко и быстро. Никогда мне не приходилось копать русские археологические памятники. В университете я специализировался по «письменной» истории России, а на археологической практике мы копали могилы енисейских киргизов в Минусе. Поэтому мне было непонятно, как различить культурный археологический слой. До сих пор помню удивление от сомнительного вида этого слоя: жирный слой почвы неровного бурого цвета, насыщенный костями, рыбьей чешуей, щепой, берестой и навозом с крупными обломками невыразительной красно-черной гончарной керамики, которую легко принять за обломки современных горшков. Первоначально, кстати, Ю.В.Ширин датировал такую керамику XIX в.

Иногда в слое встречались мелкие осколки белого фарфора с фиолетовым рисунком и осколки стекла, раскрашенные белыми и розовыми полосками. Позже выяснилось китайское происхождение осколков фарфора и богемское происхождение стекла. Страстно хотелось найти монету, чтобы датировать слой. И Бог, вероятно, услышал мою просьбу.

Неожиданно на глубине примерно 20 см волшебно блеснула серебряная копейка размером с арбузное семечко. Я потер монету о рукав и обнаружил к неописуемому своему восторгу, что монету отчеканили в царствование царя Михаила Романова, то бишь, в первой половине XVII в. Иначе говоря, ее отчеканили примерно в то же самое время, когда возник Кузнецкий острог. Это была удача! Зажав копейку в кулак, я прибежал домой.

На следующий день к собору пошли вместе со мной заинтригованные Юра Ширин и Борис Рахманов – глава местного отделения Союза писателей и страстный любитель кузнецкой старины. Последний был настроен, как всегда, слегка скептически. Но когда из слоя были извлечены одна, а затем и вторая копейки, то нам всем стало окончательно понятно, что отныне вопрос о местоположении Кузнецкого острога 1620 г. решен бесповоротно и навсегда, подтверждением чему служит наша совместная с Ю.В. Шириным научная статья в одном из исторических сборников СО АН СССР. Следовательно, вопрос о местоположении Кузнецкого острога после 1620 г. превратился в банальную истину.

Вернемся, однако, к теме настоящей работы. Так случилось, что только теперь, много лет спустя, я решил произвести тотальную ревизию известных письменных источников и воспроизвести полностью весь «поток событий», чтобы специалисты и публика сознательно могли судить о правоте любой из историографических версий. Было решено мною также реанимировать использование еще одного вида источников – топографического и топонимического. До сих пор использование данного типа источников, как и археологических источников, в лучшем случае имело иллюстративный характер.

Однако в свете двусмысленности письменных источников любые вспомогательные источники приобретают самостоятельный характер. Итак, попытаемся «проплыть» в потоке известных событий от момента зарождения идеи о новой экспедиции в Кузнецкую землю до появления письменного документа, твердо подтверждающего конкретные результаты деятельности такой экспедиции.

Идея о переустройстве укреплений в Кузнецкой земле определенно всплывает зимой – весной 1620 г. в голове у тобольского воеводы князя Ивана Куракина. Два года назад именно он приказывает организовать поход сибирских служилых людей под руководством Молчана Лаврова и Евстафия Харламова для строительства стационарного Кузнецкого острога. Куракин вновь требует, чтобы томские воеводы Федор Боборыкин и Гаврила Хрипунов отправили в Кузнецкий острог отряд служилых людей под командованием стрелецкого сотника Ивана Пущина. Пока неизвестно, возникла ли мысль о посылке отряда стихийно или под влиянием настойчивых просьб томской администрации. Судя по контексту событий, томский воевода Федор Бобарыкин проявлял собственную кипучую активность и сильную личную заинтересованность в организации новой экспедиции в Кузнецкую землю.

Примерно в апреле месяце 1620 г. (точная дата не известна) томские служилые люди подают воеводам челобитную, где заявляют об отказе следовать в Кузнецкий острог под командой сотника Пущина. Мотивация их действий нам не известна. Пущин знаменит тем, что ранее возглавлял карательный рейд на кузнецких татар с целью их наказания за отказ платить ясак в русскую казну. Восстановить русское политическое господство в Кузнецкой земле ему, как известно, не удалось. Осенью 1615 г. служилые люди захватили укрепленный городок абинских татар и нанесли удары по окрестным ясачным волостям. В январе следующего года русские войска перешли в глухую оборону.

Десять недель они сидели в осаде в острожке, построенном на месте укрепленного татарского городка, отбивая настойчивые атаки крупного объединенного отряда енисейских киргизов и местных татар. После успешной контратаки русские войска вырвались из осажденной крепости и ретировались в Томск.

Пущин прекрасно знал театр военных действий и хорошо ориентировался в политической обстановке. Он был весьма жестким, умелым военным командиром и политическим администратором. Поэтому его знания и военный опыт часто использовали для выполнения аналогичных задач на Чулыме, на Оби и на Томи – там где требовалось построить новое русское укрепление и привести в русское подданство новые группы аборигенов. Тимофей Боборыкин – племянник томского воеводы Федора Боборыкина – в Кузнецкой земле до сего момента не бывал, но именно ему томские воеводы поручают возглавить отряд служилых людей численностью 50 человек и отправляться с определенным заданием на боевое дежурство в Кузнецкий острог.

С тех пор между Тимофеем Боборыкиным и Иваном Пущиным сложились весьма сложные человеческие взаимоотношения.

18 марта 1621 г. князь Иван Шаховской, сменивший в мае 1620 г. на своем посту томского воеводу Федора Боборыкина, посылает сотника Пущина с ревизией в Кузнецкий острог. Вероятно, у новой администрации возникают смутные подозрения в злоупотреблениях со стороны Тимофея Боборыкина. Возможно также, что поводом послужила откровенная сепаратистская политика кузнецкого воеводы, игнорирующего томскую администрацию. Но Тимофей изолирует Пущина и не подпускает его к ясачной казне, запрещая кузнецким служилым людям отвечать на расспросы ревизора о сборе ясака и о военно-политической обстановке на границе. Тимофей посылает курьеров в Тобольск и в Москву с письменной жалобой на действия Пущина и томских воевод.

Томские воеводы гонцов перехватывают по дороге и, по сведению Тимофея, «отписку переписывают» в свою пользу. В дальнейшем Пущин оказывается в Кузнецком остроге, по его собственному выражению, «ни в тех ни в сех», а Боборыкин берет курс на полное административное отделение Кузнецкого острога от Томска.

В 1622 г. ему удается добиться переподчинения Кузнецкого острога Тобольску и Москве. Так появляется Кузнецкий уезд. Новые тобольские власти в лице воеводы Матвея Годунова и дьяки из Приказа Большого Казанского Дворца по неизвестным причинам поддержали самостоятельные политические амбиции кузнецкого воеводы. Одновременно Тимофей Боборыкин начинает русское хлебопашество, пытаясь доказать потенциальную продовольственную независимость от Томска и от метрополии. Сельскохозяйственные опыты активно продолжит его сменщик Евдоким Баскаков, который перед царем поставит себе в исключительную заслугу начало и развитие хлебопашества в Кузнецком крае.

В краеведческих работах, расплодившихся сейчас во множестве, 1622 г. принято считать истинной датой образования города Кузнецка. Например, на официальном сайте Новокузнецка бывший директор музея «Кузнецкая крепость» Альбина Шадрина снова продемонстрировала подобный подход, хотя мною не раз подчеркивалась бездоказательность подобных утверждений, в т.ч. и в личных беседах с бывшим директором. Тем более, что имеются ясные и точные свидетельства Миллера о присвоении статуса города Кузнецку в 1689 г. Статус города означал официальное признание за ним не только административного центра ясачных, но и русских волостей, состоящих из служилых людей и пашенных крестьян, а также свидетельствовал о появлении городского посадского населения.

Кстати, поводом для отказа служилых людей идти под командой сотника Пущина послужила задержка «государева» денежного и хлебного жалованья, которая в ту пору везде по всей Сибири носила регулярный характер. Воевода Федор Боборыкин выдает жалованье годовальщикам из собственного кармана. Он выдает казакам собственные финансовые средства в сумме 292 руб., плюс хлебное жалованье 225 четей муки и 98 четей овса. Иначе говоря, Боборыкин лично инвестирует собственный капитал в предприятие племянника. По тем временам величина инвестиций носит фантастический характер. Для сравнения: конный казак получал в год 5 руб. 50 копеек. Известно, что через год, в 1621 г., государство еще не успело рассчитаться с Федором Боборыкиным по долгам из-за хронического дефицита сибирского бюджета. Самого Федора Боборыкина к тому времени уже сместили с поста томского воеводы. Лишившись административного ресурса, он не может немедленно повлиять на возврат вложенных средств. Назначенный вместо него воевода Шаховской производит активную проверку финансовой деятельности предшественника. Племянник Федора Боборыкина Тимофей выступает против действий Шаховского и добивается выделения Кузнецкого острога из-под юрисдикции томской воеводской власти.

Примерно в начале мая 1620 г. Тимофей Боборыкин со своим отрядом пришли в Кузнецкий острог на смену годовальщикам, заступившим на боевое дежурство на год ранее. Известно, что в 1619 г. годовальщикам пришлось воевать с аборигенами, прежде чем некоторые роды кузнецких татар согласились платить ясак в царскую казну. Количество «старых» годовальщиков, возможно, также составляло 50 человек.

Таким образом, общая численность гарнизона Кузнецкого острога до убытия «старых» годовальщиков вполне могла превышать 100 человек. О времени убытия «старых» годовальщиков ничего не известно. Специально подчеркиваю настоящий факт, имеющий принципиальный характер. Авторы статьи, упомянутой выше, В.А. Добжанский и Ю.В. Ширин, предполагают без всяких логических оснований, что причиной строительства нового острога на старом месте в 1620 г. стало расширение площади крепости для размещения растущего гарнизона. Письменные источники содержат достаточную информацию о вместительности старого острога. До «расширения» старый острог оказывается в состоянии вмещать более 100 человек одновременно. Следовательно, главный мотив действий властей, предпринимающих активные военно-инженерные мероприятия, носит, вероятно, иной характер, не связанный напрямую с «расширением» укреплений. Из прибыльного дела кузнецкого воеводы Баскакова, между прочим, известно, что радикальное увеличение размеров острога произойдет позднее в 1622-1623 гг.

В отписке тобольского воеводы боярина Матвея Годунова, сменившего Ивана Куракина, датированной не ранее 15 октября 1620 г., имеется ссылка на прямой приказ Федора Боборыкина своему племяннику. В том приказе томский воевода «велел» служилым людям «на том же месте, где преж сего был, острог поставити и всякими крепостьми укрепити». Таким образом, служилые люди, которые собираются на службу в Кузнецкий острог, изначально точно знают собственную задачу. Потому их бунт летом 1620 г. выглядит странно, учитывая также то, что они получили жалованье из кармана родного дяди своего командира. Возможно ли, что годовальщиков возмутило нечто в поведении Тимофея Боборыкина, радикально выходящее за рамки приказа властей, о содержании которого они знали заранее? Может быть, самовольное решение Тимофея Боборыкина о переносе острога на другой берег вызывает их возмущение?

Согласно отписке Боборыкина, сын боярский Бажен Карташев, прибывший в Кузнецкий острог по версии Тимофея Боборыкина до 1 июня, мог быть свидетелем событий, связанных с мятежом, ибо мятеж начинается после прибытия отряда Карташева в Кузнецкий острог. Сам же Карташев в своей отписке о драке казаков с воеводой ничего не сообщает и вообще весьма скупо пишет о неподчинении казаков. Согласно версии Карташева, он прибыл в Кузнецкий острог 4 июля 1620 г. В таком случае он не может быть свидетелем майских событий и, возможно, Тимофей Боборыкин лжет, хотя и не ясно, для чего. В тексте отписки Карташева имеется немало расплывчатых формулировок. Например, он утверждает, что служилые люди «все не пошли за Томь за реку острога ставити». Следует ли его понимать так, что абсолютно никто не пошел или часть пошла, а другая часть отказалась? Складывается ощущение, что основные события, связанные с дракой, арестами, уничтожением отписок, произошли до его приезда в Кузнецкий острог. Тимофею Боборыкину зачем-то понадобилось привлечь его в свои союзники и изменить дату его приезда в своей отписке. Зачем?

Кстати, вместе с сыном боярским Баженом Карташевым в Кузнецкий острог прибывает татарский голова Осип Кокорев, хорошо знающий географию местности и ее природно-климатические особенности, как уже говорилось выше. Да и сам Карташев не был новичком в этих краях. Представляется отнюдь не случайным такой выбор Федора Боборыкина. После прибытия Тимофей Боборыкин и второй воевода Осип Аничков берут Карташева с собой за реку, «под острог места смотрети». Правда, не известно – ходил ли с ними Кокорев. Означает ли этот факт, что даже после возмущения казаков Боборыкин продолжает гнуть свою линию, настаивая на переносе острога? Или он возил Карташева на другой берег не для рекогносцировки, а чтобы доказать ему наглядно – какое прекрасное место выбрал Боборыкин для новой крепости? Да, убеждается Карташев, кругом простираются плодородные девственные земли, покрытые могучими зарослями сенокосной травы на многие версты, не тронутые за тысячи лет острым жалом крестьянской косы. Кстати, отписка Кокорева, командированного в Кузнецкий острог вместе с Карташевым, отсутствует. Боборыкин и Карташев молчат о позиции Кокорева, а равно и позиции второго воеводы Осипа Аничкова. Не означает ли многозначительное молчание Карташева несогласие Кокорева с позицией кузнецкого воеводы относительно переноса острога, что весьма логично, ибо своим решением Карташев ставит под сомнение его – Кокорева – выбор местоположения острога в 1618 г. вместе с Астафием Харламовым и Молчаном Лавровым?

Так или иначе, до приезда или после приезда команды Карташева, служилые люди вдруг принимают коллективное решение «мимо старого места (острога) нигде не ставити», что, возможно, связано с дословным пониманием воеводских указов. Тимофей Боборыкин решается обжаловать коллективный протест своих подчиненных в вышестоящую инстанцию – в Томск, где руководит воевода Федор Боборыкин. Туда же обращается за приказом о дальнейших распоряжениях и Карташев («И ты, государь, как укажешь»). Казаки узнают о жалобе Боборыкина, но почему-то оставляют без внимания отписку Карташева (еще одно доказательство позднего прибытия Карташева в Кузнецкий острог). Они запрещают воеводе посылать отписку в Томск («мы вам с отписками в Томской город отпустить неково не дадим»). Возможно, казаки понимают, что родной дядя Тимофея окажется не на их стороне. Служилые люди сообщают кузнецкому воеводе, что у них «отрежены мимо Томской город свои челобитчики 4 человека…».

Сообщение о решении казачьего круга воеводе представляет казак Иван Недомолвин – человек опытный, авторитетный и смелый. Он отличился во время осады острожка Пущина, когда в знаменитой контратаке из осажденной крепости смог пленить неприятеля. Его имя снова упоминается в 1619 г. среди других имен служилых людей – активных участников боевых столкновений с аборигенами на Северном Алтае. Итак, казаки отказываются подчиняться обоим Боборыкиным и отправляют собственных гонцов с жалобой напрямую воеводе князю Куракину в Тобольск – главному управляющему над всеми сибирскими уездами, городами и острогами.

Последний, как известно, лично планировал операцию в 1618 г. по окончательному восстановлению политического господства русской власти в Кузнецкой земле, в результате чего служилые люди во главе с сыном боярским Остафием Харламовым, тобольским казачьим головой Молчаном Лавровым и томским татарским головой Осипом Кокоревым «в Кузнецких волостях на усть Кондомы реки… с Тюменскими, и с Верхотурскими с конными людьми острог поставили, и крепость зделали, и Кузнецких волостей людей под государеву царскую высокую руку привели».

По неизвестным причинам он остается недоволен результатами совместного похода служилых людей разных сибирских городов. Куракин принимает принципиальное решение о строительстве нового острога в Кузнецкой земле и о посылке отряда сотника Пущина для выполнения приказа. Именно Куракина в первую очередь стремятся поставить в известность бунтующие казаки, а не томского воеводу Боборыкина – своего непосредственного начальника. К последнему, однако, аппелируют Тимофей Боборыкин и Бажен Карташев. Почему же казаки усомнились в справедливости суда томского воеводы? Не был ли Бажен Карташев послан в Кузнецкий острог с целью расследования действий Тимофея Боборыкина по горячим следам мятежа, чтобы выступить свидетелем в защиту племянника томского воеводы? Имеет ли право на существование наше подозрение по поводу скрытой финансовой аферы, учиненной двумя родственниками под прикрытием приказа Куракина из Тобольска, которую пытаются разоблачить служилые люди, отказавшиеся в ней участвовать, и в чем, собственно, заключается суть аферы?

Тимофей Боборыкин предпринимает рискованную попытку лично арестовать казачьего делегата Ивана Недомолвина, но получает жесткий отпор от остальной «братьи», которые вступаются за своего делегата. Воевода попадает в цепкие руки дюжих служилых людей, болеющих за судьбу товарища. Четыре казака: «Данилко Крюк, Митька Згибнев, Мишка Кобыляков, Путилко Кутьин» освобождают Недомолвина, обыскивают личные вещи и переписку воеводы, а обнаруженную жалобу, адресованную дяде, рвут на части. В драке казаки, пользуясь численным превосходством, серьезно «набили… бок» воеводе, угрожая ему, чтобы он впредь «за служивых людей не принимался». Еще 9 человек служилых людей стоят рядом и активно болеют за своих товарищей. Организаторами мятежа воевода называет Кондратия Березовского и Дружину Щедра.

В отписке Тимофея Боборыкина нет сведений о позиции второго воеводы Осипа Аничкова, а также Бажена Карташева и Осипа Кокорева, если они все же прибыли в Кузнецкий острог в мае месяце. Также непонятна позиция всего остального гарнизона, ибо в отписке перечислено всего 13 человек участников драки помимо воеводы Боборыкина и четырех анонимных гонцов с челобитной, которые, возможно, до начала драки отправились в Тобольск.

Из документов известно, что количество годовальщиков в отряде Тимофея Боборыкина составляло 50 человек, не считая 8 человек, присланных с Карташевым. Возможно, часть казаков находилась «в отлучках» по ясачным волостям или в иных «рассылках». Следовательно, непосредственное участие в описанных событиях принимает не более 25% кузнецкого гарнизона. Любопытно, что Недомолвин ссылается на решение анонимных «голов и конных казаков», т.е. не только на рядовых служилых людей, но и на командиров, которые почему-то в последний момент отказались исполнять прямой приказ томского воеводы, но в драке личного участия не принимают. «Единодушие» казаков, о котором пишет В.Н. Добжанский, следует поставить под сомнение еще и по той причине, что слишком уж быстро успокоился мятеж. Выглядит весьма подозрительно, что немедленно после бурного мятежа казаки успокаиваются и бросаются немедленно исполнять приказы властей – а именно строить острог (где конкретно – не суть важно).

В действительности все так и обстоит на самом деле. Казаки быстро смирились и за оставшиеся теплые летние и осенние месяцы 1620 г. строительные работы завершились, что могло означать одно из трех:

а) все казаки быстро переменили мнение (возможно, под внешним давлением),

б) основная часть гарнизона не присоединилась к мятежникам или участвовала в событиях пассивно,

в) администрация отказалась от прежних планов по переносу острога на другой берег.

Лично я склоняюсь к мнению, что большинство казаков заняли пассивную позицию, правда, по разным причинам. Например, некоторые из них могли не знать о событиях в Кузнецком остроге, находясь в отдаленных ясачных волостях. Возможно также, что и власти пошли «на попятный», убедившись в твердости позиции томских казаков-годовальщиков.

В 1621 г. Тимофей Боборыкин, описывая вмешательство Пущина в его компетенцию, утверждает, что острог построен заново в 1620 г. и «острог стоит год». Еще раньше, осенью 1620 г., в Тобольске было получено подтверждение от томского воеводы Федора Боборыкина, что Тимофей Боборыкин и Осип Аничков со служилыми людьми «в Кузнецкой земле острог поставили на старом месте, где был преж сего, на усть Кондомы реки крепость укрепили…» Следует ли понимать источники таким образом, что Тимофей Боборыкин отказался от своего первоначального намерения и не стал настаивать на переносе острога «за Томь за реку»? Существовало ли подобное намерение на самом деле? Если да, то на какой стадии Боборыкиным прервалось исполнение намерения о переносе острога? Важен также вопрос о содержании военно-инженерных мероприятий Боборыкина с командой. Что означает выражение «крепость укрепили»?

Приведу другие очевидные примеры двусмысленных выражений из письменных исторических источников, которые, кстати, вольно используют авторы вышеупомянутой совместной статьи для обоснования старой миллеровской идеи. Нигде, ни в одном документе нет разъяснений относительно того, что означает выражение «на усть Кондомы реки». Именно на устье, а не напротив устья. Ни в одном документе нет точного определения по поводу того, где находилось «прежнее место». Термины «старый острог» и «старое место» настолько запутывают, что ссылаться на них в доказательство версии бессмысленно. Например, термин «старый» острог может просто означать физически старое укрепление.

В отписке Карташева «старый» острог противопоставлен новому. Логически вероятно допустить, что оба острога существовали параллельно. Могли ли они существовать на разных берегах? По законам логики могли, конечно. Могли ли они существовать рядом на одном берегу? Тоже могли. Как говорится, «железная логика». Они оба могли. Старым местом может называться любое место – важно не забыть указать, почему оно старое, относительно чего оно старое. Именно последнее указание как раз и отсутствует во всех исторических источниках. Следовательно, старое место можно понимать как старое относительно 1618 г. или относительно 1615 г. или относительно 1611 г. и т.д. – выбирай на свой вкус. В.Н. Добжанский, столкнувшись с неизбежным выбором, пошел по самому красивому пути. По нему я и сам когда-то хаживал, не желая отказать себе в удовольствии пофантазировать.

Он предлагает называть «старым острогом» «какое-то укрепленное место», куда томские служилые люди приходили за ясаком в прошлые годы. Иначе говоря, остроги Пущина, атамана Павлова, Бажена Константинова или нечто еще подобное в этом роде но, конечно, не острог Харламова 1618 г., хотя по логике – почему бы и нет? Рассуждаем логически: Карташев приходит в некий «старой острог» – неважно на какой из берегов, предположим, туда, где когда-то стоял острог Пущина, но почему-то не туда, где находится современная ему воеводская канцелярия, и отсюда, из «старого» пущинского острога, вместе с воеводами он идет «за Томь за реку» на разведку. С чего ради он заявляется на старый острог Пущина и оттуда идет «за Томь за реку»? И где в таком случае находится «старой острог» – вот ключевой вопрос?

В.Н. Добжанский отвечает на вопрос: «старой острог» мог находиться на том же месте, где и острог 1618 г. Что называется, «приехали». С одной стороны, «определение старый к острогу 1618 г.» применять нельзя, утверждает он, а с другой стороны, острог 1618 г. мог быть поставлен на месте старой крепости Пущина.

Если бы В.Н. Добжанский был последовательным до конца, ему пришлось бы признать, что никакого «старого острога» вовсе не существовало и Карташев со своими людьми явился в действующий острог на правом берегу реки, который он почему-то противопоставил новому, а потом отсюда, из «старого» острога, он ездил за реку на левый берег искать места под новый острог. Получается, Карташев знал о существовании некоего нового укрепления на одном из берегов, если он противопоставил старый и новый остроги? По законам логики – да, знал. Причем логичнее, что новый острог находился в отдалении, а не возле «старого» острога. Иначе зачем их противопоставлять? Только из-за размеров? Зачем Карташеву вообще подчеркивать одновременное существование старого и нового острогов? Ю.В. Ширин призывает попросту не обращать внимания на противоречие в источниках. Как бы он отнесся к моему вежливому предложению – не обращать внимания на керамику XX в. н.э. в культурном слое XX В. до н.э?

Итак, попытаемся сформулировать только точно установленные факты, «выловленные» из потока событий. Весной 1620 г. томский воевода Федор Боборыкин, ссылаясь на указ тобольского губернатора, организует поход служилых людей в Кузнецкую землю на собственные средства для смены годовальщиков и для крепостного строительства. Тогда же весной 50 человек во главе с Тимофеем Боборыкиным прибывают в Кузнецкий острог. Тимофей Боборыкин решает перенести острог с одного берега реки Томи на другой вопреки прямому приказу томского воеводы о строительстве укреплений на прежнем месте. Часть служилых людей отказывается подчиняться командиру. Они объясняют свое поведение нежеланием обременять себя бессмысленной тяжелой работой и отсутствием тяглового скота. Они не видят смысла в заведении хлебопашества и скотоводства в Кузнецкой земле, ибо не живут здесь постоянно. Перенос острога грозит им отдалением от рыболовных угодий («а от рыбы де мы за реку нейдем острога ставити»).

Они расценивают действия Боборыкиных как самоуправство и обжалуют приказ кузнецкого воеводы в высшие инстанции. За участие в бунте никто из казаков не пострадал. После драки (менее вероятнее, что до того момента) в «старый» Кузнецкий острог прибывает Бажен Карташев и Осип Кокорев со своими людьми. Они лично убеждаются в хорошем выборе места для новой крепости и в действительном недовольстве служилых людей действиями воеводы Тимофея Боборыкина. Впрочем, личное мнение Кокорева нам не известно. Затем следует провал в источниках. Точно известно, что осенью 1620 г. строительство нового острога состоялось на «старом» месте, после чего острог никогда и никуда не переносился.

Сформулируем вопросы, возникающие при виде очевидных пустот в череде известных фактов.

1. По какой причине появилась идея о строительстве укреплений в 1620 г.?

2. Приказал ли персонально тобольский воевода Куракин или иные лица из московской администрации Приказа Казанского Дворца переносить Кузнецкий острог на другой берег?

3. Зачем Федор Боборыкин финансирует экспедицию из собственного кармана и как он собирается вернуть вложенные средства (иначе говоря, замышлялась ли им финансовая афера)?

4. Нарушил ли Тимофей Боборыкин распоряжение тобольских и томских властей? Если да, то зачем?

5. Успел ли Тимофей построить полностью или частично новый острог на новом месте и где находится «новое» место?

6. Где же находился острог 1618 г.?

Попытаемся ответить на вопросы по порядку.

Речь идет о формулировании моей собственной версии с привлечением археологических, топографических и топонимических источников. Кстати, вместе с Юрой Шириным мы уже пытались получить археологическое подтверждение не только для первой версии Миллера, но и для второй, народной версии. Дело было так.

Наткнувшись в мемуарах Р.Ф. Тагаева на упоминание села Букино, где, по его словам, находился первый Кузнецкий острог, я предложил Юре Ширину проверить опытным путем правоту народной версии. В июле 1987 г., уже имея представление о культурном слое Кузнецкого острога возле собора, мы с Шириным, воспользовавшись преимуществами современной цивилизации, намазавшись вонючей жидкостью против комаров и обливаясь потом, двинулись на гору. Мы оба были тогда молодыми людьми – научными сотрудниками Новокузнецкого краеведческого музея.

Юра Ширин тогда имел минимальный опыт археологических исследований в Кузбассе. Нам предстояло совершить восхождение на Красную Горку, расположенную в двух верстах к северу от села Букина, напротив разъезда Абагуровского.

Красная Горка и поныне существует, возвышаясь над рекой Кондомой в районе железнодорожного моста. Она представляет собой коренную речную террасу высотой более 30 м с провалом посредине в виде амфитеатра, который незаметен снизу. Мост после войны стерегли солдаты «срочники». К тому времени, как мы полезли в гору, их давно сменили бойцы ВОХРа, вооруженные старинными револьверами марки «Наган» и трехлинейными винтовками системы «Мосина».

От конечной остановки автобуса 55 -го маршрута мы беспрепятственно миновали закопченные корпуса Абагурской аглофабрики. Тогда и системы-то пропускной не существовало. С интересом осмотрели кладбище паровозов и, оставив без внимания гигантские «хвосты» (шлаковые отвалы), мы перемахнули через старицу Кондомы, известную когда-то под названием «озеро Сарылевское», а ныне «озеро Горолецкое». Мы вышли на караул у моста. Караульные, будучи слегка «с бодуна», беспечно пропустили нас мимо стратегического объекта и мы задыхаясь от удушья среди высокой травы, постарались быстрее одолеть крутой подъем, чтобы очутиться на прохладной площадке, затененной кронами берез. Признаюсь – либеральные были времена. Появись мы с лопатами здесь через семнадцать лет, нас наверняка зачислили бы в террористы и быстренько расстреляли бы под березами.

На горе внутри амфитеатра обнаружилась заболоченная котловина. Позже выяснилось, что котловина называется Змеиным болотом из-за гадов, водившихся здесь когда-то во множестве. Тень от берез несла благословенную прохладу. Хотелось лечь в мягкую траву и ждать до вечера, пока не спадет жара. Но, засучив рукава, мы наугад забили два шурфа размером 1×1 м, примерно в центре тенистой лужайки. Почва оказалось насквозь прошитой толстыми корнями берез. Копание земли быстро превратилось в муку. Через час мы докопались до тонкого черного земляного слоя, который хорошо отбивался на фоне материковой желтой глины в стене раскопа. «Возможно, мы попали внутрь сооружения полуземляночного типа?» – предположил Юра. Никаких следов человеческой деятельности, кроме угольков и истлевшей древесной щепы, обнаружить не удалось. Это обстоятельство нас слегка смутило, но не сбило полностью с толку.

Самую высокую точку на Красной Горке мы исследовали в следующие дни с помощью траншеи, в которой обнаружили странные следы, похожие на конструкцию стены деревянной ограды типа заплота из бревен, сложенных горизонтально между вкопанных столбов. Подобная конструкция стен, утверждает Юра с точки зрения сегодняшнего опыта, приобретенного им на раскопках укрепления «Городок» недалеко от Кемерова, характерна не для русского военно-инженерного искусства, а для фортификации сибирских аборигенов.

На самом деле заплотная конструкция ограды тоже использовалась русскими фортификаторами в Сибири. Правда, широкое распространение она получила во второй половине XVII в. и в следующем столетии. В культурном слое встречались угольки, толстые сгоревшие плахи или бревна, рубленые ветки деревьев и кости. Причем кости принадлежали диким животным, а не домашним. Вернувшись сюда через пару дней, мы обнаружили в траншее маленькую белую ласку, которая стремительно металась по раскопу и злобно шипела.

На северном склоне Красной Горки, над южной оконечностью озера Горолецкого мы обнаружили сооружение, напоминающее по форме укрепление сибирских аборигенов, по словам Юры Ширина. Однако раскопки в западине в центре объекта не принесли никаких находок. Судя по расположению сгоревших углей на дне раскопа, стало понятно, что мы попали внутрь сгоревшего сооружения, выполненного частично из дерева. Полностью западину мы так и не докопали до сих пор. Так что судить о бесперспективности исследований на Красной Горке пока рано.

Тем более что мы находили здесь в разных местах, правда, на заметном удалении друг от друга, мелкие осколки средневековой керамики и каменный пест. Раскопки на Красной Горке пока не подтвердили народную версию, но и не опровергли ее окончательно. Вместе с Юрой Шириным мы тогда опубликовали кроме научной статьи несколько популярных статей в газете «Кузнецкий рабочий» на тему о местоположении Кузнецкого острога. В тот момент Юра Ширин склонялся к народной версии. После раскопок 2000 г. у собора он изменил свою точку зрения.

Письменные документы плюс материалы археологических раскопок, произведенных Ю.В. Шириным в разные годы, послужили основанием для совместного с В.Н. Добжанским категорического утверждения: «Мы знаем, – с гордостью пишут они, – что с 1620 г. Кузнецкий острог стоял на одном месте – на правом берегу р. Томи, напротив устья р. Кондомы, и никуда не переносился».

Желаю категорически возразить – подобные пустые истины прекрасно известны и спорить с ними глупо и бессмысленно. Личное мнение автора настоящей работы состоит в следующем – ранее сам автор, а равно и Ю.В. Ширин вместе с В.Н. Добжанским неграмотно подошли к анализу всех типов источников и плохо изучили поток исторических событий. Мы пытаемся зацепиться за очевидные фразы, вырванные из контекста документов, чтобы опереться на них, как на костыли.

Вместо планомерного пополнения источниковой базы происходят случайные события вроде аварийных работ на месте Кузнецкого острога. Объективный перекрестный анализ источников разных типов и логический анализ противоречий в источниках подменяется примитивными иллюстрациями собственных представлений на тему о краеведении.

У меня имеются вопросы к ученым авторам статьи. Вот они: «Почему до сих пор нет надежной системы хронологической датировки разных слоев археологического памятника «Кузнецкий острог»? Не кажется ли господину Ширину, что археологические факты в данном конкретном случае не подтверждают ничего, кроме самих себя. Почему авторы упорно игнорируют топографические и топонимические источники? Почему до сих пор не производился источниковедческий анализ русского старожильческого фольклора?» Все вышеперечисленные вопросы я мог бы в равной степени адресовать самому себе. В свое оправдание скажу: последние 10 лет я профессионально историей Кузнецкого края не занимался. Ю.В. Ширин тоже оправдывается: «Я специально не занимаюсь русской археологией». Тогда и фантазировать не нужно относительно хронологии русских укреплений. Мы все упрямо гнем одну линию, сосредоточившись на поиске абсолютной истины – пустой и банальной по содержанию, хотя и точной по форме. И упрямо подгоняем источники под собственное представление об исторической реальности, а дискуссия о местоположении первого острога зашла в тупик.

Между 1987 г. и 2000 г. Юра Ширин и автор этих строк вместе с другими любителями кузнецкой истории несколько полевых сезонов почти полностью посвятили раскопкам в Старом Кузнецке. Свидетельствую – по разным причинам раскопки вокруг собора часто выливались в бесцельный сбор археологических находок. Иначе говоря, производились «раскопки на материал» без научной постановки задач и планомерного решения поставленных задач. Никаких практических результатов для решения многих научных проблем не получено. Результаты работ под собором принесли бы больше пользы, если бы археологи профессиональнее отнеслись к раскопкам русских памятников. Ю.В. Ширин, в сущности, не отрицает, что раскопки острога по содержанию сводились к аварийным работам. В таком случае, зачем заниматься иллюстрацией чужих субъективных мнений? Полезнее сосредоточиться на расширении знаний об этапах расширения Кузнецка и его укреплений, о хронологии археологических слоев, о постепенном изменении материальной и духовной культуры русского и аборигенного населения Кузнецкого края. К сожалению, о некоторых событиях мы уже никогда не узнаем наверняка. Специфика раскопок на материал совершенно исключает возможность использовать в настоящее время археологию для решения вопроса о местоположении первого Кузнецкого острога. На любой вопрос историков археологу Ю.В. Ширину честнее философски отвечать: «Не знаю», чем продуцировать научные сенсации и обнадеживать своих коллег по историческому цеху.

Конечно, нельзя сказать, что археологические исследования в Кузнецке оказались бесполезными. Многие сотни квадратных метров земли вскрыты научным методом вокруг бывшего Уездного Казначейства, вокруг собора, на Форштадте, на крепости.

Изучены десятки жилых, хозяйственных и военных объектов. Например, впервые открыта башня Кузнецкого острога под правой частью паперти собора (впрочем, там же и похороненная); на Форштадте найдены следы береговых укреплений, датированные по спилам на бревнах; раскопано несколько жилых домов внутри Кузнецкого острога и за его пределами, многочисленные хозяйственные постройки, овины, погреба.

Очень продуктивными с научной точки зрения оказались раскопки на месте сгоревшей русской деревни между селом Ильинским и деревней Бедаревой на левом берегу Томи. Предположительно деревню сожгли телеуты во время набега на Кузнецкий уезд в 1673 г. Именно после раскопок русской деревни в 1988 г. Юра Ширин окончательно научился выявлять и датировать раннюю русскую гончарную керамику и лепную посуду аборигенов XVII в.

Позже он научится разделять керамику XVII и XVIII вв. Он же практически разобрался с местоположением деревянной церкви, острожных башен и деревянной ограды острога. Существенно пополнились наши знания о типовой архитектуре сибирского города, об эволюции разных элементов материальной и духовной культуры, например, о развитии рыболовства, о распространении азартных и иных игр, о вооружении русских и аборигенов, о нумизматике, об одежде и обуви, о гигиене русских поселенцев и проч.

Фонды двух музеев – краеведческого и «Кузнецкая крепость», существенно пополнились уникальными экспонатами. Археологические раскопки русских памятников XVII-XVIII вв. производились в деревнях Бедарево, Староабашево, Ильинка, Малово, на реках Шарап, Ускат, Аба. К сожалению, еще больше научных возможностей упущено. Не всегда по вине исследователей. Но поскольку я оптимист, то я продолжаю верить и надеяться на лучшие времена для кузнецкой историографии и археологии.

Кажется, настал черед сформулировать собственную версию событий, отдавая полный отчет себе в том, что любая версия в существующей ситуации носит спекулятивный характер. Поэтому самое лучшее – признать заранее ущербность своей версии и согласиться с тем, что она не носит характер абсолютной истины. Самое главное – ее следует продолжать совершенствовать или полностью опровергнуть, если потребуют исторические источники и историческая истина. Но перед финишем придется еще раз отклониться от темы. Дело в том, что практически все исследователи кузнецкой истории, включая археологов, игнорируют микротопографию, гидрографию и топонимику нашего географического района, где находится г. Новокузнецк. Не случайно в начале текста мне пришлось подробно описать красоту природных здешних мест.

Если допустить, что Кузнецкий острог существовал на левом берегу Томи, то непосредственно устье Кондомы следует исключить из списка мест, где мог бы стоять острог. Почему? В.А. Добжанский и Ю.В. Ширин аргументировано ответили на сложный вопрос. Оказывается, до Великой Отечественной войны краеведы искали здесь следы острога, хотя и безуспешно. Подобное обоснование не имеет ни научного, ни здравого смысла. Речь может идти лишь о небольшой кромке берега в устье реки. Никакие краеведы никогда не обследовали другие высокие места вдоль левого берега на некотором удалении от устья двух рек. Именно по этой причине мы и полезли на Красную Горку, ибо понимали без аргументов, что пойму несколько раз весной заливает водой.

На всем протяжении от подножья горы Соколухи до основного русла Томи нет высокого места, удобного для размещения постоянных укреплений. С другой стороны, вдоль правого берега Кондомы, начиная от самого устья и почти до современного поселка Абагур, тянется извилистая и глубокая протока, имевшая когда-то красноречивое название Дощаничья (сейчас именуемая Малиновой).

Что такое есть «дощаник»? Это речное судно, имеющее относительно большое водоизмещение и осадку в отличие, например, от «малой лотки». На таких суднах в XVII в. перевозили тяжелые грузы в Кузнецкий острог из Томска по реке Томи, вытягивая судна против течения на бечевах.

Навигация начиналась весной, но прерывалась летом. В сентябре навигация снова возобновлялась и продолжалась до ледостава в ноябре месяце.

Именно осенью после сбора урожая сюда, в Кузнецкий острог, привозили продовольственные припасы, ибо Кузнецкий уезд долгое время до начала XVIII в. оставался «малопашенным» уездом из-за пограничного расположения и военной опасности, и местные служилые люди не могли обеспечить себя полностью местным хлебом.

Также в дощаниках перевозилось вооружение, боеприпасы, амуниция, крупные партии бытовых товаров и многое другое. Если предположить, что острог изначально находился на правом берегу, выходит, что дощаники разгружались в остроге, а затем по какой-то странной прихоти перегонялись на другой берег, где оставались зимовать в кондомской протоке до весны. Об этом сообщает кузнецкий летописец Иван Конюхов.

Если бы острог находился на правом берегу, логичнее было бы оставлять дощаники на зимовку в Иванцовской протоке, но первые русские поселенцы Кузнецкого края поступают иначе. Причины могут быть совершенно разные, но, пожалуй, выделяются две.

В Иванцовскую протоку дощаники было невозможно завести напрямую. До начала XIX в. вход сюда преграждал опасный порожистый перекат под именем Бойцы, о чем сообщает Конюхов. Когда-то его рев заглушал человеческую речь, но затем перекат быстро смыло на глазах у одного поколения кузнечан.

Следовательно, бурлакам приходилось тянуть дощаники выше примерно на 1,5-2 версты по течению в устье речки Брязы (ныне Казачья Грязь), откуда, возможно, открывался доступ в Иванцовскую протоку со стороны Томи. Может быть, вход в протоку и здесь был настолько мелководный, что не позволял заводить тяжелые суда. О глубине протоки в старину нам ничего не известно. Да и сама протока давно не существует. На ее месте проходит насыпь железной дороги.

Однако известно, что в конце XIX в. пароходную пристань организовали ниже устья Казачьей Грязи – на Подкамне под собором. Здесь глубина воды позволяла ставить тяжелые лодки, что и происходило, допускаю, в XVII в. – после устройства стационарного острога. Однако особенное название Дощаничья по традиции закрепилось за другой протокой на противоположном берегу Томи. Именно там, по свидетельству Конюхова, первые служилые люди, пришедшие в Кузнецкую землю, ставили на зиму дощаники.

Представим, что первые ранние русские укрепления появились на левом берегу Томи. Куда служилым людям ставить свои тяжелые лодки? В Иванцовскую протоку? Чтобы затем доставлять припасы обратно из-за реки?

С большим успехом они могли затаскивать дощаники в глубокую кондомскую протоку, чтобы разгрузить их здесь и оставить зимовать поблизости от своей укрепленной фактории.

Факторию логичнее расположить поближе к населенному пункту абинских татар – единственного лояльного татарского рода, который сразу мирно перешел в русское подданство.

Томские казаки умудрились убедить вождя абинских татар Базаяка добровольно принять русское подданство. Абинцы, без сомнения, снабдили первых русских поселенцев продовольствием – рыбой, хлебом и мясом. Известно, что первые годы они помогают собирать ясак в царскую казну, выполняют военные и разведывательные операции, а также посредничают на дипломатических переговорах с враждебными кузнецкими родами, с енисейскими киригизами, с черными и белыми калмыками.

Сразу же после основания стационарного Кузнецкого острога в 1618 г. несколько десятков абинских татар вошли в состав кузнецкого гарнизона в качестве отдельной боевой единицы – сотни абинских служилых татар, состоящих на «государевом жаловании» подобно другим русским служилым людям. Короче говоря, первое время в 1607-1614 гг.

Абинский улус служил единственной опорной базой для малочисленных отрядов русских служилых людей. Все письменные источники XVII-XVIII вв. содержат утверждение, что никогда абинские татары не состояли в двойном подданстве России и Джунгарии, подобно большинству родов кузнецких татар на реке Мрассу или выше на Кондоме.

Дощаничья протока выходила на Абинский улус – лично проверял. Кстати, абинские татары имели укрепленный городок, в котором защищались от нападения карательного отряда Пущина. Где стоял городок, к сожалению, точно не известно. Таким образом, название Дощаничья протока могло появиться на свет потому, что первые русские отряды для сбора ясака приходили на левый берег, куда они, естественно, приводили свои корабли с припасами. Позже это название сохранялось по традиции.

Еще один многозначительный и важный факт. Именно в устье Кондомы были расположены самые богатые рыболовные места. В начале XX в. городской муниципалитет сдавал в аренду рыбные ловли в устье Кондомы местным купцам, о чем сообщает уроженец деревни Маловой Георгий Куртуков.

Да и сейчас стоит посмотреть тихим летним вечером, как плещется на плесах рыба в устье Кондомы. Как известно, возмущенные казаки не желали уходить на житье в новый острог далеко от рыбных мест. Логично предположить, что старый острог был расположен неподалеку от устья Кондомы. Также в устье Кондомы нигде нет мест, удобных для заведения русских хлебных пашен. Но строевой лес был, очевидно, поближе, чем на новом месте, куда Боборыкин хотел перенести острог, где строевого леса не было вовсе.

Данный факт особенно подчеркивали казаки, не имеющие тяглового рабочего скота для транспортировки тяжелых бревен. Итак, «старый» острог, о котором идет речь в документе о мятеже служилых людей и в отписке Карташева, возможно, находился в непосредственной близости от «рыболовных угодий», невдалеке от строевого леса, правда, рядом не имелось «угожих» мест для развития сельского хозяйства. Напоминает описание района вокруг устья Кондомы на обоих берегах, но на каком из двух – на правом или на левом?

Название Дощаничья протока прямо-таки провоцирует поместить острог на левом берегу, ближе к Абинскому улусу. Однако никаких точных данных на этот счет нигде ни в одном документе пока не обнаружено. Археологические источники тоже пока молчат.

Зато имеется единственное ясное и четкое сообщение Ремезовской летописи о сооружении острога в устье речки Брязы. При взгляде на старые карты Кузнецка совершенно очевидно, что устье Брязы находится почти перпендикулярно напротив устья Кондомы. Берег здесь довольно высокий, и даже сегодня высота составляет примерно 4 м. Значит, берег топится не часто, только в чрезвычайное наводнение, которое случается примерно раз в 20 лет. Представим низину, где находится Центральный район г. Новокузнецка, когда не существовало защитной дамбы со стороны Томи и высокой насыпи, на которой уложено полотно железной дороги со стороны Кондомы. Начиная от самого ледохода в середине апреля и до конца периода таяния снегов в горах в первой декаде мая всю долину между реками заливало студеной мутной водой, и она стояла здесь долгое время, затрудняя передвижение по пойме, не говоря о протоках, озерах и болотах.

Все старые русские деревни располагались на высоких местах в пойме или прижимались к высокой южной террасе, спускавшейся от Старцевской горы к реке Абе. Террасы той уже давно нет, а жаль. Полагаю, если бы терраса сохранилась – многие принципиальные вопросы решались бы легче.

Итак, левый берег Томи решительно не подходит для строительства постоянного опорного укрепленного пункта, в чем русские служилые люди имели случай убедиться ранее 1618 г., когда почти каждый год, начиная с 1605 г., они приходили «в Кузнецы» для сбора ясака.

Даже Абинский улус расположен настолько низко, что в период высокой воды его, очевидно, топило почти полностью. Первый собственный опыт быстро помог оценить недостатки и преимущества местной географии.

Подозреваю, что следы первых укрепленных факторий Константинова, Павлова и Пущина и другие следует искать на левом берегу Томи – где-то в районе Абинского улуса, возможно даже, что на Красной Горке, где я лично находил на распаханном под лесопосадки косогоре очень мелкие фрагменты средневековой (по предположению Ю.В. Ширина) керамики.

Что касается острога 1618 г., то вслед за авторами текста Ремезовской летописи предположим, что русское укрепление было построено в устье речки Бряза (Казачья Грязь). Но у русских к тому времени отсутствовал опыт устройства укреплений на правом берегу. Быстро выясняется, что берег вдоль Иван-цовской протоки, хотя и достаточно высокий, чтобы спасти от ежегодных наводнений, но недостаточно прочный. От старожилов известно, что половодье часто уносило в реку целые куски берега с жилыми домами. До Великой Отечественной войны в устье Брязы краевед К.А. Евреинов обнаружил археологический памятник. Датировка памятника точно не известна. Сейчас его полностью смыло водой.

Изучив подробно обстоятельства, мы можем предложить разумное объяснение мотива действий тобольского воеводы Куракина. Он не приказывает Федору Боборыкину расширять острог. Тем более что увеличение острога произошло позже в 1623-1624 гг. – при воеводе Евдокиме Баскакове, который увеличил острог «вчетверо» по понятной причине – появление новых поселенцев. Вероятно, весной 1619 г. сильно подмыло речной берег и острожную стену. Узнав о том, Куракин требует восстановить «крепость». В истории Сибири известны случаи неудачного расположения русских укреплений на берегах рек по причине отсутствия знаний у первых русских поселенцев о местной микротопографии, гидрографии и геологии. Например, стену Нарымского острога смывало водой неоднократно, пока ее не отнесли на другое место.

Тимофей Боборыкин по собственной инициативе (или по наущению дяди) решает кардинально изменить неудачное местоположение острога и заодно снять острый вопрос со снабжением местного гарнизона съестными припасами. На свой страх и риск он начинает работы по переносу острога на левый берег Томи, но не в пойму, а на более высокое «угожее» место. Казаки выступают против намерения Боборыкина.

Исходя из противопоставления Карташева «старый – новый», полагаю, что Боборыкин и часть лояльных казаков реально производят предварительные подготовительные работы на новом месте до прибытия в острог Карташева с командой. Где оно могло находиться?

Единственное высокое место, удаленное от рыболовных угодий и строевого леса, но зато пригодное для хлебопашества и сенокошения (совпадают все особенности, описанные в источниках) располагается на упомянутой выше южной террасе над рекой Абой. На старых топографических картах, описывающих окрестности Кузнецка до строительства завода, прекрасно видно, что терраса над Абой исключительно удобна для человеческого обитания. Помимо плодородного чернозема на солнечном склоне горы в пойме реки имелись богатые сенокосные угодья. Склоны остальных окрестных гор имеют северную экспозицию. Здесь долго тает снег, сочится вода, не вызревает хлеб и нет травы для заготовки сена.

Натолкнувшись на сопротивление гарнизона, Тимофей Боборыкин отказывается от своего плана. Он просто восстанавливает «крепость» в устье Брязы. Сменивший Тимофея на посту воеводы через два года Евдоким Баскаков существенно расширяет острог и, возможно, обносит оборонительной стеной новый православный храм, расположенный на русском кладбище в Нагорье. Под защиту оборонительной ограды также попадают дома служилых людей и первых пашенных крестьян, появившихся здесь по инициативе Баскакова. Старое укрепление в устье Брязы, возможно, забросили. Гораздо позже неподалеку на берегу речки Казачья Грязь построили укрепленную башню. В XX в. где-то здесь находился дом генерала П.Н. Путилова – героя русско-японской войны.

Итак, топонимика и микротопография не отрицают возможности местоположения ранних русских укрепленных факторий на левом берегу Томи. В таком случае объясняется устойчивость народной версии. По крайней мере, три или четыре первых русских укрепления могли находиться где-то здесь – неподалеку от поселения союзников – абинских татар и невдалеке от Дощаничьей протоки. Впрочем, существование ранних укреплений на левом берегу еще предстоит доказать. Никакие письменные источники уже не помогут в поиске – только целенаправленная археологическая разведка и раскопки.

Особенный интерес вызывает местоположение острожка Пущина на месте абинского укрепленного городка. Десять недель пятитысячная армия неприятелей осаждала русские войска численностью примерно 200 человек. Такие масштабные военные действия не могут не оставить заметных следов. Интересно убедиться также в том, что река Томь окончательно смыла остатки острога на устье Брязы (Казачья Грязь), ибо есть слабая надежда, что здесь обнаружатся следы первого стационарного острога.

Может быть (кто знает), всплывут новые русские находки из археологической коллекции Евреинова, собиравшего на берегу в устье Казачьей Грязи археологический материал. Следы же фортификационных работ Тимофея Боборыкина искать, вероятно, не имеет смысла. От солнечной террасы на Абе остались только воспоминания и старые фотографии.

Остался еще один вопрос, который по человечески занимает меня – зачем Федор Боборыкин инвестировал значительные финансовые средства в экспедицию своего племянника? Прямого ответа на этот вопрос пока нет. В душе существует тяжелое подозрение, что по своей обычной привычке русский чиновник задумал хитроумный план, как поживиться за счет казны. Современные чиновники, опрошенные мною наугад, хитро улыбаясь, именно так склонны трактовать смысл действий Боборыкиных. Оба родственника могли рассчитывать на следующие выгоды:

1. Получить с казны процент на вложенный капитал;

2. Приписать невыполненные объемы работ и в мутной воде украсть дополнительные деньги.

Впрочем, может быть, Федор Боборыкин окажется честным русским чиновником, свято блюдущим интересы государства выше собственных интересов. Только зная крапивное семя русских чиновников – коррупционеров и казнокрадов, верится в его бескорыстие с трудом. Да и вера подобная вызывает скорее ироническую ухмылку даже у его нынешних коллег, не говоря об обыкновенных обывателях вроде меня.